Всё как обычно…

Рассказ Владимира Максимова

Наташе С.

То, что даётся человеку по силам его,  и есть наилучшее…

2B-Shop запчасти для ноутбуков.

 

В общем-то, это был вполне обычный понедельник.

Семёнов, как обычно, встал в семь утра. И, как обычно, (куда же первым делом направляешь стопы свои после пробуждения, особенно, когда тебе прилично за шестьдесят) ванна была уже, или всё ещё, занята женой…

Вторая жена Семёнова Анастасия была моложе него более чем на десяток лет. Поженились они три года назад. И глядя на неё – моложавую, энергичную, улыбчивую женщину, Семёнов нередко подумывал о том, что к моменту её появления на свет, в небольшом белорусском городке на Днепре, он успел закончить в своём сибирском посёлке начальную школу. И начинал испытывать уже, пусть и наивный детский, неведомый ему ранее, интерес к некоторым из своих одноклассниц. Особенно это непонятное чувство первой, ничем не замутнённой, романтической, чистой влюблённости проявлялось у него к тёмноволосой задумчивой девочке Асе с зелёными глазами из параллельного класса. Особенно когда они в коридоре на переменах, среди всеобщей толчеи и беготни, встречались вдруг, где-нибудь в укромном уголке, долгими  взглядами…

А в то же время, где-то там, в далёкой Белоруссии появилась его будущая жена. Этакий голопузый красноватый – какими бывают все новорождённые —  орущий и беспомощно дрыгающий ножками младенчик…

Правда, значительную разницу в возрасте со своей, весьма симпатичной, женой Семёнов как-то не ощущал. Может быть оттого, что сам был ещё моложав, улыбчив, подтянут, мускулист. Ежедневно делал по утрам зарядку, принимая после этого контрастный душ.

Завтракал он, — и это тоже было, как обычно, — уже после того, как Анастасия «убегала» на свою любимую работу. (Она имела звание подполковника и читала лекции по психологии в институте МВД).

После завтрака Семёнов, как обычно, до обеда работал. Писал что-то новое или правил уже написанное ранее. Пытаясь оттачивать фразы до отсутствия в них всякой шероховатости. Так сказать, преображая обычный невзрачный алмаз в идеальный бриллиант, сверкающий всеми своими гранями. Причём, сколько труда ушло на то, чтобы эти грани засверкали всеми цветами радуги, читателю должно быть не ведомо.

И порою его старания, как замечал, к счастью, не только он, достигали своей цели.

А иногда не достигали (и это, обычно, было мнение уже самого Семёнова, весьма придирчиво относящегося к своему творчеству). Из-за спешки, недостаточности ли таланта. Или ещё по множеству каких-либо причин. Хотя книги его, обычно, раскупались довольно бойко и почти никогда не залёживались долго на прилавках книжных магазинов. Так что на невнимание читателей (ещё сохранившихся кое-где, как не вымершие мамонты) он пожаловаться не мог. Читатель, правда, был теперь не в таком массовом количестве, как прежде, когда Семёнов только начинал свою литературную деятельность. Но, всё же, был.

Одним словом, Семёнов мог считать себя человеком почти удачливым. Почти самодостаточным. Занимающимся любимым делом. Приносящим ему порою ощущение безмерного счастья, от осознания того, что он создаёт некие новые, никому не ведомые до него миры. «Нетленку», как он говорил.

Ко всему прочему, Семёнов умел, довольно прилично, готовить. Особенно, по мнению его друзей, ему удавался борщ и солянка.

Именно из-за всех этих обстоятельств – любимое дело, умение готовить – овдовев шесть лет назад, Семёнов всерьёз подумывал о том, чтобы до конца своих дней оставаться бобылём. Тем более что дней этих, по его разумению, оставалось у него не так уж много. «Ведь не сто же лет я буду жить», — говорил он себе мысленно. Тем более что  первую свою жену Наталью он искренне любил и долгое время, после её такого внезапного и быстрого ухода в мир иной, не мог прийти в своё прежнее, обычное, равновесное состояние, находясь почти всё время в угнетённом состоянии духа. И это его угнетённое состояние под силу было развеивать только их единственному сыну Дмитрию,  с которым они жили в их общей трёхкомнатной квартире в центре города. Но сын уже был достаточно взрослым и самостоятельным молодым человеком, имеющим массу своих дел и обязанностей, а потому не мог уделять достаточно много времени отцу…

И вот, однажды, на вечерней субботней службе, исповедуясь настоятелю самого старинного в Иркутске храма, Спаса нерукотворного образа, отцу Александру, и сетуя на уже более чем двухлетнее уныние, являющееся, как известно, в православии грехом, он услышал от батюшки следующий совет:

— Я бы посоветовал вам, Владимир, жениться. Во-первых, потому, что сын ваш, как вы говорили, собирается в нынешнем году определиться с этим вопросом. И, скорее всего, отделиться от вас. Или вы отделитесь от них. Во-вторых, православным христианам, по кончине супруги, дозволяется не только жениться, но и даже венчаться во второй раз. В-третьих, вы ещё весьма энергичный человек. И вам, на мой взгляд, жить одному будет, мягко говоря, трудновато по целому ряду причин. И, в-четвёртых, посмотрите как много ныне вокруг одиноких, очень хороших, женщин. И вы можете постараться, хотя бы одну из них сделать счастливой или счастливее, прекратив это одиночество. Поверьте мне, одиночество – это не тот попутчик, который нужен человеку в жизни, даже такому творческому, как вы. Женившись же, вы сможете избавить от одиночества сразу двух людей.

Действительно, сын (довольно поздно, уже за тридцать, как и сам Семёнов в своё время) собирался жениться. И, следовательно, неизбежно должен был распасться их мужской клуб, существующий уже несколько лет: он, Дмитрий, и их рыжий кот Карасик. Тем более что с сыном, после его объявления о женитьбе, и знакомстве с его девушкой, они заранее договорились, что тот со своей женой и будущими внуками (как давно уже мечталось Семёнову) будут жить в их трёхкомнатной квартире, на Луговой. А сам Семёнов переберётся в однокомнатную, но весьма просторную квартиру – студию сына, которую тот пока сдавал в аренду. Квартира тоже была в центре города, в десяти минутах ходьбы от их нынешнего жилья.

Впоследствии, со своей второй женой, наняв для ремонта бригаду профессиональных строителей, они однокомнатную, почти пустую, гулкую квартиру сына, превратили в, очень уютную, двухкомнатную. С небольшой, но такой милой спаленкой, большую часть которой занимала просторная кровать.

Квартира эта, в своё время, когда сын уже оканчивал университет, и предполагал жить самостоятельно, была куплена ему в начале двадцать первого века. Цены на жильё тогда были, хоть и заоблачные, по мнению Семёнова, но, всё-таки, ещё подъёмные. Причём большая часть взноса на квартиру была внесена Семёновым, можно сказать,  с первого огромного гонорара, полученного им из Германии за его, переведённые там, «Байкальские повести». Однако, только одного гонорара, хоть и очень большого, как казалось Семёнову, для покупки квартиры оказалось всё же недостаточно. Даже, несмотря на то, что они с Диминой мамой считались довольно обеспеченными людьми. Он тогда  работал в отраслевой газете и получал весьма приличную зарплату. Наталья руководила самой большой в Лимнологическом институте лабораторией ихтиологии и зарплата у неё была тоже не маленькая. Но, тем не менее, накоплений у них никаких не было. Поэтому половину, необходимой для покупки квартиры суммы, «любимому племяннику», выделила бездетная сестра Семёнова. Продавшая свою однокомнатную квартиру в соседнем городе Ангарске, и переехавшая с мужем в трёхкомнатную родительскую, находящуюся в том же городе, к оставшемуся одному, после кончины мамы в 2003 году, отцу, за которым уже требовался уход.

Помню, как отец не раз говорил мне, когда я приезжал по выходным из Иркутска навестить их обоих:

— Так-то, вроде бы, и силы ещё есть, сынок (сынку к тому времени перевалило уже далеко за пятьдесят, а отцу было прилично за восемьдесят), но тоска меня непрерывно без моей Любушки-голубушки точит. Мы ведь с ней вместе больше пятидесяти лет прожили… Вот я и думаю, до шестидесятилетия Победы доживу (отец Семёнова был фронтовик), а там уж буду к своей женушке собираться…

До 60-летия Победы во второй мировой войне 1941 – 45 годов, в 2005 году, отец не дожил всего два десятка дней. Опочив в возрасте 85-ти лет. За три дня до кончины ещё делая свою обычную зарядку, к которой пристрастился ещё в армии…

В купленной же для Дмитрия квартире, на улице Некрасова, их сын самостоятельно прожил, наверное, месяца два, снова вернувшись в родные Пенаты, к отцу и матери, на Луговую. Где при жизни Наташи всегда, казалось, было в избытке света, тепла и любви, и уюта…

 

Не очень громко, но уже настойчиво, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, Семёнов постучал в дверь ванной комнаты.

У них с женой была договорённость, что к семи утра, когда он просыпался, ванная должна быть свободна. Тем более что Анастасия вставала на час раньше него. Долго прихорашиваясь, затем, в ванной и сооружая там причёску, чтобы при его пробуждении «выглядеть для мужа, — как она говорила, — прилично».

— Одну минутку! – послышался с той стороны двери жизнерадостный голос Анастасии. – Уже выхожу! Осталось только носик припудрить!

Услышав весёлый голос жены, Семёнов почти самодовольно улыбнулся, представив её у большого зеркала над раковиной, в их просторной ванной комнате. С её аппетитной фигурой, как  у Мерлин Монро (знаменитой американской киноактрисы середины ХХ века, восхищавшей своими влекущими формами в фильмах, в которых она играла, не менее чем полмира) в почти прозрачной ночной сорочке, со смелым декольте. Представил он и как деловито она, словно выполняя нечто крайне ответственное, вытянув к зеркалу шею, припудривает свой хорошенький носик. Хотя, едва проступающие на нём и щеках веснушки, нравились Семёнову гораздо больше. И ещё он отчего-то вспомнил вдруг, как спросил однажды, вскоре после их знакомства, Анастасию:

— Как вам удаётся всегда быть такой жизнерадостной? Поделитесь опытом…

Разговор этот состоялся на кухне, куда Семёнов пригласил её из прихожей, где они начали разговор, когда он открыл ей дверь.

Она приехала, на Луговую, где они жили с сыном, «на минутку», на служебном автомобиле, как сразу сообщила она Семёнову. Приехала, чтобы купить ещё некоторое количество книг с автографом автора, для желающих книгу приобрести. То есть для тех, кому не хватило их, привезённых Семёновым на его выступление в институте МВД, состоявшееся несколькими днями ранее.

Предшествовали же этому выступлению следующие обстоятельства.

Знакомый генерал, начальник того самого института, пригласил Семёнова выступить там перед подведомственным ему контингентом.

— Можно на вольную тему, — обозначил задачу Семёнову генерал. — Или расскажешь (они были на ты) о своём творчестве. Так можем и назвать мероприятие – творческая встреча, — уточнил генерал, разговаривая с Семёновым по телефону. И добавил. – Подобные встречи у нас изредка проводятся, чтобы мы уж совсем не закостенели в своём деле.

И помнится, Семёнов, собираясь на встречу, долго размышлял, брать ли ему с собой свои книги, которыми местные издательства, издающие их, в основном и рассчитывались с автором вместо гонорара. Купит ли их кто-нибудь в подобном полувоенном учреждении? – сомневался Семёнов.

В конечном итоге, скорее по привычке, он всё же засунул в портфель пачку из десяти книг, обёрнутых ещё в издательстве прочной бумагой.

И, как это ни странно было для Семёнова, все эти книги, после его, более чем часового выступления быстро разошлись. Более того, выстроилась даже небольшая очередь из  желающих получить от него автограф. Причём брали книги, как заметил Семёнов, люди уже состоявшиеся в жизни, с большими звёздами на погонах: майоры, подполковники, полковники…

И вот теперь Анастасия, предварительно созвонившись с ним, приехала ещё за книгами, со списком тех, кому книг не досталось после выступления Семёнова. В списке галочкой были помечены именами тех, кто хотел получить не просто книгу, а книгу с автографом автора.

На заданный Анастасии вопрос, уже во время из чаепития в кухне,  Анастасия ответила не сразу, будто и вовсе не расслышав его или не собираясь на него отвечать.

Она неспешно отпила из изящной фарфоровой, почти прозрачной на свет, китайской чашки несколько глотков (душистого из-за богородской травы, которую Семёнов любил добавлять в заварку) крепкого чая. Погладила, уютно расположившегося на её юбке, туго обтянувшей бёдра, Карасика…

Во время этой затянувшейся паузы Семёнов подумал что, может быть, зря предложил этой даме в погонах подполковника, сделав это, скорее, по инерции, по неискоренимому чувству гостеприимства, сначала выпить чашечку чая, а потом уж поговорить о делах. На что Анастасия Павловна (они были ещё на вы) сразу же согласилась, весело ответив:

— Возможно, это будет выглядеть не совсем вежливо по отношению к водителю, дожидающемуся меня во дворе дома, но от чая с вами я не откажусь. Когда ещё выпадет такая возможность почаёвничать с писателем…

— Знаете, — наконец заговорила Анастасия, словно вспомнив вопрос Семёнова о том, как ей удаётся всегда быть такой жизнерадостной?- Я слишком долго жила одна. Хотя у меня есть дочь. И даже – трое внуков. Она, как и я, очень рано вышла замуж, — уточнила Анастасия, уловив лёгкое изумление Семёнова такому обилию внуков. – Но у дочери – свой дом, своя жизнь, своя семья. А у меня только своя квартира и работа. Хотя мы встречаемся и с дочерью, и с её мужем и с их детьми – моими внуками. Но это бывает лишь эпизодически. Не так часто, как хотелось бы. И всё, вроде бы, ничего, если бы не эти вот одинокие вечера. Особенно вечера, — с какой-то нескрываемой горечью уточнила она. — Днём ты, всё-таки, занят работой. А вечером, когда возвращаешься домой (причём стараешься вернуться, как можно позже), и дневной свет за окном уже поглощает темнота, сразу становиться так тревожно, и так тоскливо, и так одиноко, будто жизнь твоя прошла мимо тебя. Это вот, порою, просто невыносимо. А теперь я читаю вечерами вашу книгу, стараясь растянуть её, как можно на более долгое время. И мне уже не так одиноко. Я погружаюсь в ваш мир. Такой добрый и такой светлый. И я ощущаю, что и мой мир становиться будто бы немного ярче. И я даже стала верить, что что-то, непременно, измениться и в моей жизни. Причём, обязательно к лучшему. Мне, кстати, моя коллега с кафедры психологии из классического университета, как-то, давно уже правда, порекомендовала  (Это было вскоре после моего развода с мужем.), что мне нужно встретить хорошего вдовца лет пятидесяти. А мне самой тогда было чуть за тридцать. И я была в жуткой депрессии. Но с тех пор прошло уже почти двадцать лет, а вдовец такой мне так, увы, и не встретился. Я имею в виду хороший. – Анастасия немного помолчала, словно обдумывая сказанное. И словно решая, правильно ли она поступила, так разоткровенничавшись с почти незнакомым ей человеком?

Она ещё раз погладила, довольно заурчавшего от прикосновения её руки, Карасика и продолжила. Видимо на неё действовал эффект вагонного купе, когда малознакомому человеку иногда рассказываешь самое сокровенное, почти наверное зная, что больше с ним, скорее всего, никогда не увидишься. — Хотя, жить одному, быть замужем за своей работой, на мой взгляд, всё же, неправильно. А после вашего выступления у нас в институте, пожалуй, многие теперь думают, что работа это, всё-таки, не самое главное, не всё. Что есть ещё что-то кроме неё…

Анастасия замолчала, снова принявшись за чай.

А я, вдруг, ни с того ни с сего, будто в шутку, проговорил, будто меня кто  за язык тянул:

— Что касается «хорошего вдовца лет пятидесяти», то я, конечно же, вряд ли уже могу претендовать на это, поскольку мне уже прилично за шестьдесят – это, во-первых. А, во-вторых, — продолжил я всё так же, с улыбкой, вроде бы шутя. Хотя, как известно, в каждой шутке – лишь доля шутки. А к тому же Анастасия нравилась мне. С того самого момента, когда подошла к моему столику попросить автограф на купленной ею книге. Она была так строга, неприступна, недосягаема в своей форме и своих погонах с двумя большими звёздами на них. — Я не знаю насколько я «хорош», и какие параметры вы вкладываете в это своё определение.

— Но и мне уже не тридцать, — тоже, как бы, шуткой на шутку ответила Анастасия, улыбнувшись. И уже серьёзно добавила. – По-моему, вы очень хороший человек. Это видно из ваших книг. Я их несколько штук взяла в библиотеке. А, к тому же, за шестьдесят —  это разве возраст? Например, знаменитый французский композитор Мишель Легран в 2014 году, в возрасте 83-х лет, женился на 74-х летней актрисе Маше Мериль, с которой у них был роман в далёкой молодости. (Кстати, она по рождению княжна Мария Владимировна Гагарина.) И теперь собирается прожить «в радости, счастье, любви» до ста лет…

И, отчего-то, уже поспешно допив чай, и собираясь уходить, предложила:

— Можно я вам оставлю свой номер телефона? Ваш-то домашний я знаю. Мне его наш генерал Чернов дал, кажется, ваш знакомый?

— Да, мы с ним знакомы с давних лет. Я помню его ещё майором в моём родном городе Ангарске, где я в то время как раз заканчивал одиннадцатый класс. И многих из моих приятелей и сверстников он воспитывал в своём отделении, поскольку в юные лета я был весьма драчливым молодым человеком. И однажды тоже попал к нему на серьёзную беседу после драки на школьном вечере.

— Так вот, — продолжила Анастасия. – Я то вам могу  позвонить, например, если нам ещё понадобятся ваши книги. А вы моего телефона не знаете. А может ведь возникнуть ситуация, когда вам захочется, чтобы вас сопровождала на какое-нибудь светское мероприятие (ну, скажем, открытие выставки знакомого художника или презентация новой книги, вашего коллеги) симпатичная дама…

— Я согласен на подобные эскорт услуги, — стараясь быть серьёзным, ответил я, — при одном непременном условии – если вы будете сопровождать меня в форме. Она вам, очень идёт.

— Спасибо, за весьма неожиданный для меня комплимент. Но форма мне и на работе успевает надоесть. И хочется, знаете ли, чувствовать себя не солдатом, а женщиной. Но если это будет ваша настоятельная просьба, то я, так и быть, ей покорюсь. И буду вас сопровождать, если вы меня пригласите, исключительно в форме.

 

Примерно через неделю после этого разговора, записав телефон Анастасии Павловны в домашней телефонной книге, Семёнов пригласил её в дом-музей: «Усадьбу Волконских», где представлял свою новую книгу его давнишний приятель, профессор  Виталий Иннокентьевич Зоркин, преподававший на филологическом факультете Иркутского госуниверситета. Книга бала о Пушкине. Точнее, о многочисленных друзьях поэта, так или иначе, связанных с Сибирью.

— Начало в 16 часов, — проинформировал Семёнов Анастасию по телефону с утра того же дня, в который должно было состояться мероприятие. Раньше он ей позвонить не мог, поскольку Зоркин известил его о намечающемся мероприятии накануне вечером уже весьма поздно, после десяти часов вечера. – Кстати, в гостиной княгини Марии Волконской, — уведомил он Анастасию, — потом состоится небольшой банкет с икрой и шампанским, как обещал мне виновник сего торжества. Так что, если будет желание, приходите. А  я встречу вас уже там, на месте — закончил Семёнов.

— Ой, что же делать? – обескуражено, и как-то совсем по-детски, воскликнула Анастасия. – Я ещё буду на службе. Хотя лекций на это время у меня, к счастью, нет. Но мы, как военные люди, должны прибывать на службу и отбывать с неё строго по времени. Но я что-нибудь обязательно придумаю, — уже оптимистичнее добавила она.

— Ну, тогда до встречи, — ответил Семёнов и, положив трубку, отчего-то раздражённо подумал. – Если не придёт – больше звонить не буду…

 

Анастасия появилась в небольшой зале с роялем  как раз в тот момент, когда о своём друге, перед немногочисленными собравшимися (человек двадцать – тридцать), начал говорить Семёнов, которого ведущий вечера попросил сказать пару слов о книге и её авторе, уже после выступления самого автора. И была она не в форме. А в очень красивом платье с весьма смелым декольте, какие были в моде, как раз во времена Пушкина, в ту самую пору, о которой и поведал в своём фолианте, почти в тысячу страниц, Виталий Зоркин. И Семёнову даже на миг показалось, что именно из девятнадцатого века, словно вплыла, в сей уютный зал, эта красивая женщина, на которую многие из присутствующих (особенно мужчины), сидящие полукругом на мягких стульях в три ряда, обернулись. Правда, полной идентичности с девятнадцатым веком, всё же, не получалось поскольку юбки тогда носили почти в пол, то есть, значительно ниже колен. И увидеть щиколотку дамы уже считалось большой удачей. Семёнов же мог видеть (усевшись на свободный стул,  Анастасия закинула одну ногу на другую) не только изящные колени дамы, но и значительную часть очень красивых бёдер.

Незаметно, во время своего выступления, взглянув на часы Семёнов констатировал, что Анастасия опоздала минут на сорок. Причём, уселась она на единственный свободный стул, с краю во втором ряду, с которого и поднялся для своего выступления Семёнов, и потому была видна ему вся. От изящных туфелек, на не очень высоком каблуке, до причёски…

 

После представления книги и шумного, весёлого, к счастью не очень многочисленного банкета в гостиной княгини, Семёнов с Анастасией направились в сторону центрального рынка.

Семёнову там нужно было купить овощи для борща. А Анастасии оттуда было проще, на маршрутном такси, добраться до своего дома на 1-ой Советской.

Опоздание своё Анастасия объяснила тем, что ей не сразу удалось получить от руководства увольнительную, на оставшиеся два рабочих часа.

— Ну и нужно было соответственно выглядеть, — добавила она, пока они шагали вместе, — поэтому пришлось заказать такси от института до дома, а потом от дома до усадьбы Волконских.

На рынке, среди толпящегося у прилавков  на открытом воздухе народа, к ним подошла, точнее, подползла, поскольку ног до коленей у неё не было, нищенка и я бросил в её пластиковый стакан, в протянутой к нам руке, металлическую десятирублёвку.

— Здоровья вам! И счастливой семейной жизни, — заулыбалась женщина с трудно определяемым возрастом, редкими зубами, и, судя по синюшному цвету лица, сильно пьющая…

В голове Семёнова, всё ещё, весело играло шампанское, в изрядном количестве выпитое им на банкете. Ему было как-то легко, весело, и даже дурашливо, чего уже давненько не случалось с ним. Наверное, ещё и потому, что во время банкета Анастасия явно пользовалась успехом и вниманием окружающих их мужчин. И возраста Семёнова и более молодых.

Чуть отойдя от нищенки, продолжившей свой путь на коленях, на которых были навязаны полиэтиленовые пакеты, между рядами прилавков и ногами покупателей, он взглянул на Анастасию, которая была немного выше него ростом, и весьма игриво произнёс:

— Вот, теперь Анастасия Павловна — не отвертитесь от семейной жизни, тем более счастливой. Ибо глас убогого человека – это глас Божий.

— Ещё неизвестно кто от кого не отвертится, — улыбнулась Анастасия.- И вдруг неожиданно предложила. – Может быть, зайдём в какое-нибудь кафе? Выпьем ещё по бокалу вина с фруктами. Я приглашаю. Так не хочется быстро прерывать всю эту чудесную сказку.

— Нет, не могу, — поспешно, будто испугавшись чего-то, ответил Семёнов, ощутив, что весь такой весёлый, лёгкий хмель из его головы словно выветрился разом. – Мне надо борщ сварить. Сыну обещал, — словно извиняясь, добавил он. – До свидания.

— До свидания, — обескуражено, ответила Анастасия, и улыбка на её лице погасла, как гаснет яркая лампочка от нажатия на выключатель.

Поспешно юркнув в гулкое чрево центрального рынка, со множеством стоящих там за прилавками с овощами и фруктами южных людей, Семёнов вдруг почувствовал, какую-то раздражающую неуверенность и в себе самом и во всём, что его сейчас окружало. Более того, он поймал себя на мысли, что боится того, что его размеренная, обычная жизнь может быть разрушена внедрением в неё постороннего человека. А ещё он опасался того — не выглядит ли он смешным, рядом с этой жизнерадостной, значительно моложе него, женщиной. И сможет ли он быть состоятельным в случае их близости. Будет ли, это, как бывало с Наташей, его первой женой, всегда желанно, неожиданно, чудесно для них обоих…

 

А потом, этой поздней осенью, всё как-то само собой очень быстро и непредсказуемо закрутилось, как весёлая, карнавальная какая-то, карусель, как цветные осенние листья, напоминающие новогоднее конфетти. Причём, это совсем не мешало, так любимой Семёновым, размеренной жизни, с её обязательной работой до обеда. Но зато после обеда они с Анастасией, то устремлялись, в художественный музей, на открытие какой-нибудь очередной выставки знакомого художника, то на представление новой книги, нашумевшего автора, в Союз писателей. В его славный, уютный двухэтажный особнячок, на улице Почтамтской, 40. И обычно все эти презентации, как теперь назывались подобные мероприятия, сопровождались непременным банкетом. Или фуршетом, по-новому.  Хотя, ни писатели, ни художники фуршетов – никак  не признавали и всегда старались рассесться поудобнее вокруг обильно накрытых столов, а не стоять рядом с ними с бокалом шампанского или рюмкой водки, держа в другой руке тарелочку с закуской.

Анастасия тоже, довольно часто, приглашала Семёнова, по поводу и без повода, в какой-нибудь ресторан: «Клермонт», «Тауэр» (консервативные, нешумные, немноголюдные) или кафе «Антарес», «Снежинка»…

Больше всего им обоим нравилось бывать в «Снежинке». Хорошая кухня. Хорошее и быстрое обслуживание. Приемлемые цены. Иногда живая музыка. И никаких тебе орущих, включённых на всех стенах телевизоров, как ныне водиться в большинстве, так называемых «продвинутых» кафе. В «Снежинке» же всё было чинно, консервативно, благородно. К тому же, Семёнову это кафе нравилось ещё с его студенческой поры, когда он посещал сие заведение – тогда кафе-мороженое – в дни получения стипендии.

Обычно он брал себе мороженое пломбир с клубничным сиропом, пирожное корзиночку, кофе, и двадцать грамм коньяка, который подавался в крохотной прозрачной рюмочке. И, сидя теперь в этом кафе с Анастасией, Семёнов не редко ловил себя на мысли, что их роман с  ней начался уже очень давно, чуть ли не с тех самых его студенческих пор.

Однако, сопоставляя сроки, он понимал, что это не так. И просто само время не то спрессовалось, не то неимоверно растянулось вдруг для него. И из-за этого реальность часто перемешивалась и перемещалась в те, уже такие далёки, дни его юности, давно минувшие, увы.

Сверяя сроки, он помнил, что 20 октября выступил в институте МВД.

Потом, в самые короткие дни и самые длинные ночи — 22-го декабря, по приглашению своего однокурсника по Литературному институту, поэта Владимира Корнилова, уехал в Братск. Там ребята из театральной студии Дворца творчества поставили небольшой спектакль по его рассказу «За шторой с этой стороны» — о первой школьной любви. И помнится, как он скучал по Анастасии, и по всем этим их походам куда-нибудь. И как ждал в поезде, несущем его на север области, а через неделю обратно в Иркутск, среди глубоких снегов, в призрачном свете луны, таких частых от неё СМС-ок, поступающих на его мобильный телефон даже ночью.

А уже 5 января, вернувшись из ещё одной поездки,  уже в Байкальск (куда он на маршрутном такси 30-го декабря отбыл к своим давнишним друзьям на Новогодние праздники, после своего возвращения из Братска), он, сразу же, с иркутского вокзала, не заезжая домой, отправился к Анастасии. Ведь, фактически,  получалось, что они не виделись с прошлого года. Хотя с их последней встречи и прошло всего несколько дней.

Тогда он в первый раз остался у неё на ночь. Успокаивая себя тем, что сын его не потеряет, решив что «отец, ещё на несколько дней, остался в Байкальске, и вернётся оттуда, скорее всего, к Рождеству».

А потом, с обязательными теперь встречами у Анастасии по выходным, правда, без ночёвки, чтобы не волновать сына и не объяснять ему, где это ночует отец, миновала зима….

И, как-то незаметно, наступило лето.

Семёнов уехал на дачу, на Байкал, к истоку Ангары.

И теперь уже Анастасия приезжала к нему на выходные. Предварительно созвонившись с ним, и узнавая нет ли на даче гостей или сына?

И если они бывали одни, то непременно парились в бане, которую Семёнов, как обычно, топил по субботам. Анастасия — первая. Семёнов — за ней. Потом, неспешно  ужинали. Запивая всевозможные вкусности, приготовленные и привезённые из дома Анастасией, хорошим красным сухим вином. Поскольку еда была, по большей части, приготовлена из мяса или курицы.

А ночью, в теплом, от протопленной днём печи, доме, едва освещённом через окно лунным светом, с бледными бликами на полу, они в полной мере ощущали, как оба наскучались по ласке и любви. И то, что впервые произошло у них в начале года, в январе, повторялось теперь снова с той же страстью и неудержимостью, которая удивляла их обоих. А Семёнова, в глубине души, ещё и радовала. И он мысленно говорил себе: «Значит не такой уж я ещё старик, раз способен на столь безумные альковные утехи».

В одну из таких ночей, лёжа рядом, и отдыхая после их невероятных безумств, они решили, что им пора пожениться. И даже назначили срок – через год после знакомства, как предписывали стародавние традиции, то есть нынешней осенью, в конце октября. А перед этим они решили ещё съездить вдвоём, наконец-то, рассекретив перед сыном Семёнова, уже успевшего жениться вначале лета, свои отношения, к тётке Анастасии в Туапсе, на Чёрное море. Так сказать, в предсвадебное путешествие. Пожить там совместно и проверить окончательно свои чувства. Поезда была намечена на конец августа – середину сентября. И устройством её, покупкой билетов на поезд туда – и обратно в двухместное купе, занималась Анастасия. Тётушка же её обещала предоставить им с Семёновым, почти на двадцать дней, целый коттедж в посёлке Михайловском, в котором сама не жила, купив себе обычную квартиру в Туапсе. Коттедж же летом она  сдавала отдыхающим.

На следующий день, в воскресенье, после этого их ночного разговора, провожая Анастасию со своей горушки на послеобеденный паром, Семёнов ощутил вдруг такую жгучую печаль от расставания, что сам тому удивился.

И чтобы скрыть эту внезапно охватившую его тоску, он постарался, как можно беспечнее сказать Анастасии, уже стоявшей на пароме:

— Ты, как приедешь в город – позвони, чтобы я не волновался.

Часа через три (он как раз ужинал на веранде дома, где всё в этот предвечерний час от заходящего за гору солнца, было окрашено в красноватые тревожные тона) на его телефон поступила  СМС-ка, которую Семёнов, по своей писательской привычке всё фиксировать, прежде чем удалить, записал:

«…связь пропала, — писала Анастасия. – Сообщаю: добралась нормально, без происшествий. Чем дальше уезжала от тебя, тем более грустно мне становилось. Целую. Твоя А. 22 июля 2012 г. 18.30.»

«Надо же, — подумал Семёнов, взглянув на дату послания, — именно в этот день, в первый год третьего тысячелетия мы с Наташей обвенчались в Богоявленском соборе Иркутска, прожив до этого в мире и согласии уже почти 22-а года».

Свою первую жену Семёнов никогда не забывал и постоянно помнил о ней, вспоминая её только с благодарностью, за все те годы, что они прожили вместе. Может быть, именно поэтому ему так трудно было рассекретить свои отношения с Анастасией перед сыном, который мог бы воспринять их, как некое предательство перед матерью, которую любил, пожалуй, не меньше самого Семёнова…

Ответные СМС-ки Семёнов отправлять так и не научился. Вернее, он мог написать, тыкая в нужные буквы одним пальцем, одно – два слова. Но составить целое послание ему было тягостно.

А вот Анастасия, напротив, СМС-ки любила и посылала их Семёнову по любому поводу, особенно когда не было связи, ибо эти письменные послания до адресата, рано или поздно, всё равно доходили.

«Прямо-таки роман в письмах Александра Сергеевича Пушкина, правда, односторонний», — нередко думал Семёнов, получив очередную пространную СМС-ку.

Некоторые, понравившиеся ему послания Анастасии он с телефона переписывал на бумагу, не зная даже точно, для чего это делает.

«Авось, пригодится», — думал он.

И, вот, пригодилось. Поскольку лучше этих посланий, говорящих сами за себя, было бы трудно описать их стремительно развивающиеся отношения.

Для примера, вот лишь несколько таких, точно датированных, СМС-ок, переписанных Семёновым уже после их поезди с Анастасией на Чёрное море. Где им так хорошо, так спокойно, и так размеренно жилось вместе в огромном, пустующем, трёхэтажном коттедже с фруктовым садом:

«Милый мой Володенька, наступил вечер. И я всей душой ощутила необходимость в твоём присутствии рядом. Такое желание обнять тебя, поужинать с тобой вместе, как это было в нашей поездке. Поговорить… Как жаль, что мне не удалось поехать с тобой на дачу из-за моей работы. Целую тебя крепко! Твоя А. 18 сент. 2012 г. 20.57.»

Эта СМС-ка пришла Семёнову, когда он уже лежал в постели и, по своей стародавней привычке, читал перед сном книгу.

К концу сентября Семёнов окончательно вернулся с дачи в Иркутск, к себе на Луговую, где они с сыном, котом Карасиком, а теперь ещё и с женой сына Светланой, продолжали жить все вместе. И когда, перед поездкой на юг, Семёнов, всё-таки решился, и сказал сыну, который видел Анастасию только раза два, что едет туда с ней и в конце года, возможно, женится на ней, сын, по-доброму взглянув на него, и снисходительно улыбнувшись, ответил:

— Давно пора. А то прячетесь от меня, как маленькие…

 

А, например, такая СМС-ка  настигла Семёнова прямо на улице, когда он разговаривал со своей очень юной знакомой, посещавшей у него литературное объединение, при региональном отделении Союза писателей России.

«Почитательница таланта Семёнова, — как она сама говорила, Маргарита Лужина, двадцати двух лет отроду, студентка филологического факультета классического университета, писала стихи. Иногда, довольно не плохие. И как раз вознамерилась  прочесть ему, в небольшом скверике, на пересечении улиц Большой и Пролетарской, с бюстом Ленина, где они случайно встретились, несколько своих новых творений. Для чего они уселись на лавочку.

Тут-то и запищал телефон Семёнова, извещающий о том, что ему пришла СМС-ка.

Он извинился перед Маргаритой, уже успевшей достать из своей сумочки несколько листов с отпечатанными на них стихами, и прочёл послание:

«Здравствуй, любимый мой. Видеть тебя хочу. Говорить с тобой. Отправитель Анастасия С. 10 ноября 2012 г. 14.38.»

И не успел Семёнов дослушать до конца, хотя бы одно (впрочем, невероятно длинное), стихотворение Маргариты, зачин которого был таков: «Избранник мой уже не молод… С висками цвета серебра…» и похвалить её за хорошую метафору касающуюся седых висков (Хотя это и был стопроцентный штамп. Но, очень уж, не хотелось Семёнову обижать столь юное и симпатичное создание), как пришла ещё одна СМС-ка. Причём не из очередного банка, предлагающего «кредит на очень выгодных  условиях», а от Анастасии, чему Семёнов искренне обрадовался, снова извинившись перед юной поэтессой за то, что не может, увы, с полным вниманием прослушать все её стихотворения.

СМС-ка была следующего содержания:

«Пойдём есть мидии и запивать их белым вином в «Снежинке». Часов в 16 -16.30?..»

Попрощавшись с Маргаритой. Сославшись на срочные дела, которые у него действительно были, он позвонил Анастасии, с радостью приняв её предложение, и намереваясь дела свои к тому времени закончить.

В «Снежинке» им обоим нравилось ещё и потому, что обслуживающий персонал, из-за частых заходов туда, уже знал их обоих. И очень хорошо к ним относился. Особенно к Анастасии, за её всегда щедрые чаевые. А потому и старался угодить им во всём, и усадить их, если была такая возможность, за любимый ими столик на двоих, в углу кафе, у камина…

 

Надо сказать что любимым местом в их небольшой, но очень уютной квартире на Некрасова (куда они переехали 14 февраля – в День Святого Валентина, 2014 года, больше года, уже после их регистрации, прожив гостевым браком, каждый в своей квартире, встречаясь только по выходным, поскольку переезжать в квартиру Анастасии Семёнов не хотел, а квартира сына ещё не была отремонтирована) была именно ванная комната. И поэтому выкурить оттуда Анастасию было не так-то просто. И обещание, «выйти через минутку», иногда растягивалось минут на десять. Отчего Семёнов ещё раз, теперь уже настойчиво и нетерпеливо, постучал в дверь ванной комнаты, которая тут же растворилась.

На пороге возникла благоухающая, тонкими, приятными, едва уловимыми ароматами Анастасия.

— Доброе утро, дорогой, — распахнув объятья, с радостной улыбкой, проговорила она, обняв Семёнова и чмокнув его в щёку. — Ты знаешь, что ты моя любимка? – строго спросила она, отступая в сторону от распахнутой двери и внимательно глядя на Семёнова, словно изучая его.

— Теперь знаю. Ты же врать не будешь, — ответил Семёнов, стараясь, тем не менее, поскорее проскользнуть в ванную комнату, а потому и прерывая на этом их диалог.

Сделав, первым делом то, что делает любой человек, в любом конце земли, попадая утром, после сна, в ванную комнату, совмещённую с санузлом, Семёнов, как обычно, умылся холодной водой. Прополоскал нос тёплым раствором воды с морской солью.  Причесался у зеркала над раковиной, где он умывался. И уже бодрым, готовым теперь к любым, даже самым длительным, разговорам, в своём шелковом халате, с весьма замысловатым узором, подаренном ему в начале из знакомства Анастасией, вышел из ванной комнаты.

В кухне — гостиной, если можно так назвать не очень просторную комнату, приятно пахло кофе. Анастасия всегда варила его по утрам для них обоих, из свежемолотых кофейных зёрен.

Кроме чашки парящего кофе (свою оранжевую чашку в белый горошек Анастасия купила в Карловых Варах, куда они, зарегистрировав свой брак 11 декабря 2012 года, отправились, правда, с большим интервалом от произошедшего события, «в свадебное путешествие» уже в сентябре 2013 года) на столе перед Анастасией стояла ещё тарелка с почти съеденной глазуньей, поджаренной с помидорами и ветчиной. А также, в отдельной тарелочке лежал кусок чёрного хлеба с маслом и джемом.

«И как она только ест такую мешанину — яичницу с джемом?», — подумалось Семёнову. Но, говорить об этом он жене не стал.

— Как тебе спалось? – поинтересовалась Анастасия, отпивая из чашки кофе мелкими глотками, наслаждаясь им.

— Хорошо. А тебе?

— Тоже хорошо. Я вообще  в последнее время чувствую себя вполне счастливой. И всё это благодаря тебе.

— Отлично! — ответил Семёнов, не зная, что сказать. И, вдруг, улыбнувшись, серьёзно спросил жену. – И кошмары никакие по ночам вас сударыня не мучат?

Взглянув на него, она недоумённо вскинула брови.

А Семёнов, подойдя к ней, и приобняв сзади так, что ладони почувствовали приятную упругость её груди, продолжил цитировать перлы Остапа Бендера из «Золотого телёнка»:

— Вы только не ешьте на ночь сырых помидоров, — неизвестно отчего раздурачилось ему.

— Я тебя обожаю, — тихо, будто самой себе, сказала Анастасия, замерев в его объятиях. В своём розоватом махровом домашнем халатике. Вся такая тёплая и желанная.

Отойдя от жены, Семёнов, как обычно, выпил натощак два стакана воды, и отправился в спальню. Заправить постель и одеться для своей обычной, часовой, утренней прогулки по недалёкой от их дома набережной Ангары.

— А ты что собираешься на улицу? – удивлённо спросила его Анастасия, одетая уже  не в домашнюю одежду, увидев, вышедшего из спальни в спортивной форме Семёнова.

— А что этому может помешать? — вопросом на вопрос, ответил он. — Разверзлись хляби небесные? Или снега навалило по пояс?

— По-моему, сегодня на дворе ужасно холодно, — сказала Анастасия.

— Не так уж и холодно, — успокоил её Семёнов. – На нашем уличном градуснике – минус тринадцать. Нормальная погода для середины ноября…

 

Из подъезда они с женой вышли вместе. Сразу погрузившись неживого, но яркого света, в фиолетовые густые сумерки. С рядом, каких-то грустно опустивших свои «головы», фонарей. Не часто, впрочем, стоящих вдоль улицы.

Свет фонарей был круглым и жёлтым. И от этого, они напомнили  Семёнову живые жёлтые пушистые шарики маленьких, беспомощных цыплят, греющихся в картонной коробке под лампой в кухне, из очень далёкого детства Семёнова, когда его родители, где-то купив цыплят, приносили их домой, в квартиру в бараке,  в 4-ом посёлке, где они тогда жили.

«Да, трудно вам, братцы, справиться с тьмой, — взглянув на редкий ряд фонарей, подумал Семёнов. – Это под силу только солнышку, которое не скоро ещё покажется…»

— Пока. Удачи тебе. – Анастасия чмокнула Семёнова в щёку. – Побрейся обязательно. Колешься.

«Утром не кололся. Сейчас колюсь», — как-то вяло подумал Семёнов (он всегда поражался резкой смене своих настроений – от беспричинной шутливости, до беспричинной же, казалось, глубокой задумчивости), вслух ответив:

— Побреюсь.

Жена повернула направо и, вдоль улицы, направилась к автобусной остановке у гостиницы «Ангара». А Семёнов повернул налево, зашагав к светофору на перекрёстке. И, ненароком, подумав: «И что это нас —  мужиков всё налево влечёт».

Подойдя к перекрёстку, и ожидая разрешающего для пешеходов сигнала светофора, он, как обычно, совсем не обращая внимания на плотный поток машин и людей, мчащихся в них мимо него, перекрестился на восстановленный не так давно золочёный крест бывшей Владимирской церкви. В добротном, четырёхэтажном, здании которой, после неоднократных переделок в советские времена, приспосабливающие бывшие храмы под различные учреждения, размещалась теперь православная женская  гимназия.

«А прежде, в расположенной тогда в этом здании геодезической типографии, я издал свои первые, такие дорогие для меня, тоненькие книжечки рассказов… — С ностальгической грустью, подумалось Семёнову. – Как давно это, кажется, было. В прошлом веке уже. В девяностых его годах. Почти двадцать лет прошло. А сколько радости было от этих первых книжек! А – надежд!..»

«Всё возьмите. Оставьте надежду. До сурового судного дня. И какую-нибудь одежду, чтоб в мороз согревала меня…», — мысленно продекламировал Семёнов строки из стихотворения своего товарища по литературному цеху, очень хорошего поэта. В своё время выпустившего несколько тоненьких, но очень достойных книжек стихов.  «И, вот, уже лет тридцать, наверное,  он больше ничего не издаёт, — с сожалением подумал Семёнов. — Огради меня, Господи, от подобной участи», — закончил он свои мысли о знакомом поэте, и поёжился. Не то от пронизывающего холодного ветра, долетевшего до него с Ангары. Не то от своих тревожных мыслей о том, что он может, по каким-либо причинам перестать писать, как это случилось с некоторыми его знакомыми. А, ведь, занятия литературой он считал не просто своим основным делом, а призванием. И литературная работа, почти всегда, доставляла ему немалую радость. Если ему, конечно, удавалось написать, по его разумению, нечто стоящее.

«К тому же, — нередко размышлял наедине с собой Семёнов, — работа – это, пожалуй, единственное, что тебе никогда не изменит,  и не предаст».

На светофоре загорелся шагающий зелёный человечек – разрешающий сигнал светофора для пешеходов, и Семёнов скоренько, по диагонали, устремился через перекрёсток…

 

Вернувшись с прогулки, он, как обычно, принял контрастный душ. После чего плотно позавтракал, разогрев в микроволновке, уже остывший, сваренный ему  Анастасией, кофе, стоящий в турку рядом с электроплитой.

Обычная, весьма вместительная, чашка крепкого, ароматного кофе со сливками. И бутерброды с сыром, колбасой и листьями салата…

Вымыв после завтрака посуду, и почистив зубы, Семёнов, как обычно, сел до обеда поработать. И даже успел, часа за два, в чернее, набросать небольшой рассказик, давно уже просившийся на бумагу…

В общем, всё было, как обычно…

Необычным, в этот обычный день вначале недели, было только одно обстоятельство. Вернее, два…

Первое, совсем неожиданно, случилось перед самым обедом, когда Семёнов уже намеревался заканчивать работу, за своим столом у окна, в углу их спальни.

Нежданно-негаданно, на дворе разыгралась (именно разыгралась, как белый пушистый игривый котёнок) настоящая метель. Да такая славная! С мохнатыми, огромными, несмотря на ветерок, медленно порхающими, вальяжными снежинками. Ну, ни дать ни взять, настоящая сказочная, Новогодняя метель, приносящая с собой чудеса. И ветер был не очень резкий. Тоже плавный какой-то. И в то же время, весёлый, озорной, будто шаловливый подросток. И в ритме ветра, словно в ритме танца, кружили за окном их мансардного этажа, самозабвенно танцующие вальс, все «в белых платьицах»,   снежинки.

«Хорошая примета, — подумал Семёнов, заворожено глядя через стекло на эту белую внезапную метель. – Если сегодня всё обойдётся, можно будет написать рассказ, или лучше новеллу об этом белом снежном танце. Совместив этот танец с другим, таким уже  далёким теперь, «Белым танцем» на школьном Новогоднем вечере, на который пригласила его, так нравившаяся ему, Лена Иванова из десятого класса. В которую, казалось, были влюблены почти все сверстники Семёнова. Ведь Лена была не только очень красива (во всяком случае, так виделось Семёнову – тогдашнему семнадцатилетнему молодому человеку, выпускного, одиннадцатого класса), но ещё и очень спортивна. И к своим шестнадцати годам была мастером спорта по конькобежному спорту. Более того, она уже успела, во время международных соревнований, побывать в нескольких зарубежных странах: ГДР, Монголии, Чехословакии. Что в те времена – второй половины шестидесятых годов двадцатого века – большинству людей, живщих в СССР, казалось чем-то сказочным, почти невероятным.

И, вот, эта девушка, лёгкой, спортивной, походкой, прошествовавшая через весь просторный актовый зал, приглашает на объявленный «Белый танец» именно его – ничем  непримечательного паренька.

И это было не просто чудесно. Это и  было самое настоящее, несомненное чудо!

Вот, и сегодня Семёнов нуждался именно в чуде.

Ибо, второе необычное событие, ожидающее его в этот день, была предстоящая ему после обеда операция на оба глаза в частной клинике. За весьма приличные (во всяком случае, для Семёнова – треть его годового пенсионного бюджета) деньги.

Операцию предполагалось, как уверяли обследовавшие его до того врачи, сделать «быстро и безболезненно». При помощи новомодного (чего не было в поликлинике, к которой Семёнов был приписан) лазера. Пробив в глазах, где это было нужно, микроскопические отверстия, для того чтобы убрать избыточное внутриглазное давление. Из-за которого, как убеждали Семёнова врачи, могла наступить атрофия глазного нерва. И, как следствие этого — необратимая слепота. Чего Семёнов боялся. Больше всего из-за того, что станет беспомощным. И, значит, будет для близких его людей обузой.

«Но ведь и моей первой жене Наталье, когда её на скорой отвезли в больницу, врачи тоже говорили, что нет ничего страшного, — продолжил Семёнов свои невесёлые размышления. – И что операция ей предстоит несложная. «Нужно только прочистить желчные протоки, вспомнил Семёнов уверения лечащего врача, — и через недельку ваша жена будет, как новенькая!» И вот, из-за врачебной, нелепой ошибки, когда операция была доверена дилетанту, Натальи уже семь лет как нет на этом свете…»

 

О своей же операции, узнав о её срочной необходимости в пятницу, Семёнов Анастасии решил не говорить. Не хотел этим известием омрачать предстоящие выходные. Сказал только, когда она спросила его о результатах обследования, что в понедельник, после обеда, надо будет показаться ещё одному специалисту…

«Ну, что ж, — продолжал размышлять Семёнов, направляясь в клинику пешком, благо это было совсем недалеко, — будем надеяться на очередное чудо. Ведь на них была так богата вся моя жизнь, начиная с самого раннего детства. И здесь, я думаю, исход будет удачный. Но даже, если исход операции будет удачным только наполовину (левый глаз у Семёнова видел не идеально, но значительно лучше правого) – буду работать, как Виктор Петрович Астафьев.  Ведь не помешало же ему его фронтовое ранение создать и при помощи одного видящего глаза классические произведения. Ну, а если исход будет неудачным (Семёнов в медицине не разбирался и не понимал, что глаза его стали хуже видеть совсем по другой причине из-за помутнения хрусталика) – останется брать пример со слепого Гомера. Наговорившего свою «Илиаду» под шум волн Эгейского моря. «Встала младая из мрака пурпурного Эос…», — постарался припомнить Семёнов до конца, хотя бы одну строку из этого бессмертного произведения. – Да, уже совсем невесело, равномерно шагая по тротуару, продолжил  свои мысли Семёнов. – Работать-то, допустим, хотя тоже проблематично, худо-бедно, как-нибудь и можно будет. А вот, можно ли будет жить, как обычно, не видя этого дивного мира? Хорошо ещё, что хоть Анастасию, я успел, всё же, разглядеть три года назад. И, кажется, не промахнулся. Хотя и неизвестно, случись что страшное, как поведёт она себя?» Как повела бы себя Наташа, его первая жена, Семёнову, казалось, он знал точно. «Она бы  меня никогда не предала и не оставила», — поставил он точку в своём мысленном монологе, стараясь переключиться на что-то постороннее, не касающееся предстоящей операции…

 

Подойдя к клинике, Семёнов неожиданно для себя, увидел у её дверей, застенчиво улыбающуюся, будто она только что совершила какой-то незначительный поступок за который ей стыдно, Анастасию.

— А ты как здесь? – спросил он с нескрываемым удивлением.

— Я взяла увольнительную «по семейным обстоятельствам». У нас такое допускается, – ответила Анастасия. – Буду рядом с тобой. Или, в крайнем случае, недалеко от тебя. Любая операция – дело серьёзное. И нельзя человеку в такие минуты быть одному, — словно подытожила она, и подтолкнула его к двери.

— А как ты узнала об операции? Я же тебе о ней не говорил, — задержался у дверей  Семёнов.

— Я ещё в пятницу, с работы, позвонила в клинику. Чувствовала, что в последнее время ты мне чего-то недоговариваешь.

 

Вспомнив спокойное, обычное поведение Анастасии в пятницу вечером, когда они ужинали вместе. Пили вино. О чём-то болтали… И – последующие выходные, когда они много гуляли  по набережной, ели на лавочке, несмотря на то что было уже совсем нежарко, а даже наоборот, мороженное, Семёнов подумал: «Ну, Настёна! Ну, шпиёнка! Прямо Мата Хари, какая-то». А ещё он подумал о том, что жена его, по-видимому, действительно очень неплохой психолог, как утверждают её коллеги, некоторых из которых он знал, раз сумела разглядеть, так тщательно скрываемую Семёновым, тревогу. «И, ведь виду даже не подала!», —  в очередной раз удивился он выдержке Анастасии.

— Ну, что ж, пойдём вместе, — улыбнулся Семёнов.

— Вместе всегда лучше, чем одному — добавила она, взяв его под руку.

Семёнов открыл  стеклянную дверь клиники. Пропустил вперёд Анастасию, и вошёл следом за ней, в ярко освещённый, идеально чистый холл сего учреждения, где его, тем не менее, ждала не только неизвестность, но и неизбежность…

В остальном же, всё в этот день было, как обычно…

Кроме, конечно, тех чудес, о которых я уже рассказал, и которые, порою, ещё случаются в нашей обыденной, непредсказуемой, бренной, земной жизни. Примером такого чуда, кстати, может служить и  этот рассказ, написанный много позже того ноябрьского понедельника.

А, в общем-то, самое прекрасное – это обыкновенная жизнь. Размеренная и спокойная.

Собственно говоря, повседневность – это и есть настоящее счастье.

Заниматься любимым делом. Ходить куда тебе заблагорассудиться. Читать хорошие книги. Всё это, само по себе, и есть великое, необъяснимое чудо. Чудеснее которого – только любовь. На которой, как на прочном фундаменте все чудеса да и сама жизнь, собственно говоря, и держатся…

 

11 ноября 2014 г. Иркутск

6 – 18 июля 2016 г. Порт Байкал

19 – 31 октября 2016г. Иркутск

 

 

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *